Милый, дорогой читатель-охотник! To ли испытывал ты при охоте на токующего глухаря — не знаю… Да и сам-то я, имея в руках перо, купленное в простой лавке, а не ниспосланное мне музами с Парнаса, сказал едва лишь сотую долю того, что я перечувствовал в те редкие, но блаженные моменты, потому не думаю, чтоб в твоем сердце зазвучали ответственные мне струны.
ПРОДОЛЖЕНИЕ. ПРЕДЫДУЩУЮ ЧАСТЬ РАССКАЗА МОЖНО ПОСМОТРЕТЬ ПО ЭТОЙ ССЫЛКЕ.
Мимо чувств — иду к делу, ибо в современном нам жизненном строе — чистые, честные чувства — ничто иное, как пустяки. Итак, виноват, что увлекся — и к делу.
Пора ехать?
Тетерев здесь начинает токовать позже глухаря, именно в половине апреля, а при поздней весне еще позднее (так, например, нынче уже 21 апреля, а тетеревиных токов ни духу, ни слуху). Токует он и раньше, но токует или на дереве, или по насту снега, вразбродку: где один, где два и не более.
Настоящий же ток тетеревиный, ток на обнаженной от снега полянке, ток целыми десятками и более, — начинается в конце апреля и продолжается до 15–20 мая. Замечательно, что после такого, так сказать, «гуртового» тока на полянах, тетерев опять начинает токовать в одиночку на дереве: кончает тем, с чего начал.
Ток тетерева в разгаре. Первое мая — день, в который у нас устраивают, или, вернее, двадцать пять лет тому назад устраивали (я 25 лет не был там, на родине) так называемые «маювки», — пикники в честь встречи лета… Но здесь в лесу еще снега «людно», — как выражаются местные, и о «маювках» никто и не помышляет, а единственный помысел северяка «галантерейника» — это тетеревиный ток.
— Ну что, многоуважаемый В. Г., — говорю я 1 мая моему бывшему товарищу, изобретателю названия «галантерейный» охотник, — едем мы с вами на тока?
Предложение сделано было разумеется относительно токов тетеревиных, так как на глухарином току, — черт его знает с чего — токовик однажды, ни за что, ни про что, так нахлопал «галантерейника» крыльями по… носу или не знаю по чему, что с тех пор он, «галантерейник», называет охоту на глухариных токах — «подлейшею» и на оную не ходит.
Но на токах же тетеревиных, он, благодаря судьбе, убил раз косача и в охоте сей начал смаковать. Впрочем, как увидите ниже, он «прочихал» и эту охоту.
— Разумеется, едем, — отвечает методический В. Г.
Он, между прочим, ужасная флегма, что, казалось бы, невозможно, принимая во внимание его охотничью пылкость, — но вот, подите же, каких чудес на свете не бывает!..
— Сегодня в 8 часов вечера? — предлагаю я.
— Хоть сейчас согласен, — отвечал так же методично В. Г.
В 10 часов вечера мы уже были на месте, в 12 верстах (12,8 километра. — Прим. редакции) от города. Лошадь, на которой мы приехали, выпряжена. Весело пылает костер, возле которого, на разостланном ковре, возлежат ваш покорнейший слуга и товарищ его. Между нами помещается погребец, из которого уже извлечены и расставлены кругом стаканы, сахар, коньяк и, что для «галантерейника» и для меня самое важное — бутылка «очищенного»…
Чайник, повешенный над костром, греется; за ним наблюдает привезший нас Василий. Мы беседуем, благодушествуем с В. Г., пробуем хорошо ли вино и закуски, появившиеся тоже на ковре из привезенных узелков, — находим, что то и другое хорошо, но, в то же время, усматриваем, что лучше бы вкусить пуншику.
— Готово! — кричит Василий, снимая клокочущий чайник, и кричит таким голосом, каким разве только кричал Архимед слово: «Эврика!..»
Заваривается чай. Чайник опять препровождается на таган, к костру. Перед чаем-пуншем мы проходимся по одной, ради ветчинки, кажущейся нам чертовски хорошей.
— Напрело! — кричит Василий, таща кипящий чайник.
Осторожно наливаются стаканы, — осторожно потому, что хотя стоит и первое мая, но ночь настолько свежа, что края лыв (луж. — Прим. редакции) покрылись кристаллами льда, следовательно настолько холодно, что холодный стакан от крутого кипятку может лопнуть, и тогда, вместо так жадно ожидаемого пунша, придется только сказать: «вот-те и клюква!»
Но вот стаканы чаем налиты, сдобрены коньяком, и мы пьем пуншик, а если угодно, то и пунш, так как имеется и лимон, и мечтаем: я — о предстоящем токе, В. Г. вероятно о Мухтарке, о которой речь впереди.
Наконец, чаепитие кончено. Пора идти в шалаши. Собираемся, не без труда и сожаления отрываясь от теплого, светлого, веселого костра, от удобного логова, устроенного хотя наскоро, но приятного, теплого. Отрываемся и идем.
Время настроиться на охоту
Шалаши в 300–400 шагах от стана, костра, где остается возница Василий, привезший нас сюда и обязанный завтра увезти обратно — и все это за рубль с обоих; только водка, закуска и чай, как в пути следования, так равно и на ночевке, наши. Идем, разминаем, отдавленные лежанием у костра, бока.
Приходим. Ныряем: я в свой, В. Г. — в свой шалаш. Шалаши в 50 шагах один от другого. Кругом шалашей полянка десятин в четыре-пять, окруженная сосновым и лиственничным лесом и болотами.
Залезли. Я посмотрел, без помощи спички, — так светлы здесь весенние ночи — на часы: половина двенадцатого. «Ладно, — говорю про себя, — значит, мне осталось слишком полчаса до тока, успею устроиться здесь».
Светает у нас 1 мая вскоре после 12 часов и в 10 минут первого уже свободно можно брать ружейную мушку на прицел; в то же время является первый токовик.
Устраиваюсь в шалаше. Поправляю хвою, которой обставлен, или, вернее, из которой состоит шалаш. Где густо — убираю, и устанавливаю — где редко. После беру ружье и прицеливаюсь во все стороны, — ладно ли будет стрелять. На все это уходит четверть часа. Засим все кончено; усаживаюсь отдохнуть и приготовиться…
Но в чем приготовиться? Ведь все готово: ружье осмотрено и все предусмотрено… Ох, нет! Не приготовиться, а насладиться… так сказать, предвкусить предстоящую обаятельную охоту… Ну вот, сижу и предвкушаю…
«Вот прилетит косач-токовик, — думается мне… — да, прилетит, непременно прилетит… Сядет вот тут… Нет, там, а может и здесь, к этому аспиду, «галантерейщику»… О, тогда… тогда… черт меня побери!.. Нет, токовик туда не сядет.
Ну, хорошо, прилетит, вот как в прошлом году, положим, на эту горку. Ну, ладно, прилетел: полет его и посадку на землю я услышу, — в этом нет ни малейшего сомнения (косач с быстрого полета особенно тяжело садится, словно падает на землю, причем издает хотя глухой, но весьма слышный звук. — Прим. автора).
Ну, дальше. Дальше — прилетел, стал на горке и, как мертвый, словно статуя, изваянная из мрамора — не шелохнется; вытянет шею и инспекторским взором пронижет все окружающее. Вот тут-бы не сробеть! Но, нет, я не сробею…
Я, по обыкновению, как только он прилетит, склоню голову долу, зажмурю глаза и, тоже как мертвый, буду ждать магического начала любовной песни токовика: «чуввшшшии», звука, который, в переводе на наш язык, значит: «Объявляю заседание открытым».
Тогда я тихонько подыму голову, посмотрю, где сел токовик, и опять припаду долу и буду так состоять, пока не услышу вторичного «чуввшшшии», которое бывает вскоре после первого и после которого быстро, один за другим, начинают слетаться косачи.
При первом их появлении, токовик неистово вскрикивает: «Чуввшшшии!». Это крик индейца, увидавшего неприятеля. Он подскакивает, как мяч, на одном месте, аршина на два (свыше 140 сантиметров. — Прим. редакции) в вышину и, распустивши крылья и хвост, несется на неприятеля. Вот они столкнулись, как наши домашние бойцы-петухи, только с гораздо большей силой и опять разошлись с тем, чтобы снова сойтись с большей энергией, азартом.
Тут я смело возьмусь за ружье и стану наблюдать и выбирать, где побольше соберется косачей. Вот прилетел еще косач, еще, еще и еще, вот их штук 20 и более, ходят все разфуфыренные и все кричат: «Люблю-блюблю, люблю!..».
Один только сидит на краю полянки и, вытянувши шею, молча зорко за чем-то наблюдает. О, это старый косач-хитрец!.. Но, чу!.. Что-то низко, по краю полянки пролетело и село недалеко от наблюдавшего косача. Ба, да это матка! Косач уж возле нее и без шума и песен совершил свои… отправления.
Она немедленно улетела в лес, а он подлетел к токующим собратам, слегка распустил крылья и хвост и снова запел о любви, но только чуть слышно, лениво и томно. Между тем, остальные заливаются: вон пары дерутся, там одиночки подпрыгивают на месте с каким-то визгом, как бы вызывая соседа на дуэль. Но дальше налево, шагах в 20, собралось косачей целая кучка… Прицелюсь, пальну, и верно штук 5 будет в ягдташе…».
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.
П.В. Белдыцкий, г. Чердынь, 1884 г.
