Утром вставали часов в шесть. Рабочие завтракали, оставляемыми с вечера щами, мы же пили чай, затем отправлялись далее. В 12 часов дня останавливались для варки обеда. Разводили костер, навешивали щи, кипятился чайник. После чаю добывалась закуска; мы выпивали, закусывали, обедали и опять в путь.
ПРОДОЛЖЕНИЕ. ПРЕДЫДУЩУЮ ЧАСТЬ РАССКАЗА МОЖНО ПОСМОТРЕТЬ ПО ЭТОЙ ССЫЛКЕ.
Часу в четвертом опять останавливались. Кипятили чайник, иногда закусывали, особенно в холодные, сырые дни, и опять далее до семи, иногда до восьми часов вечера. Тогда на ночевую.
На восьмой день нашего путешествия была страшная жара. Солнце пекло невыносимо; раскаленные под его горячими лучами отвесные скалы усиливали духоту, а горы, окаймляющие местность, не пропускали к нам в низину ни малейшего ветерка.
Я читал, сидя под навесом моей лодки, но страшная жара и сильный свет, резко бивший в глаза, отражаясь на белых листах книги, так утомили меня, что я не в силах был продолжать чтение. Отведя взгляд свой от книги, я протер уставшие глаза и осмотрелся кругом.
Погорячились…
Вдруг на правом берегу, шагах в 60, я увидал громадного медведя, медленно шедшего вверх (мы уже были в реке Улее). Шум от быстро бегущей по камням воды был так велик, что громкий голос носового не мог быть слышен рулевому. Я мгновенно приподнялся и толкнул рукой Устина, постоянно, в течение многих лет, бывшего у меня в лодке, и всегда на носу. Оставя шест, Устин обернулся ко мне, и я указал ему рукой на шедшего по берегу медведя и Устин немедленно присел (правят лодкой шестами стоя. — Прим. автора).
Следовавшие за нами лодки — их было пять — все остановились. Быстро достав ружье, я вылез из-под навеса, взвел курки и, примостившись поудобнее, прицелился, спустил курок… Но, о ужас! Последовала осечка… Нырнув под навес, я стал торопливо искать пистоны, бывшие у меня в кармане жилета, но… жилет пропал… Тут я вспомнил, что запасные пистоны лежат у меня в саквояже… Схватил саквояж… Верчу туда—сюда — не открывается…
— Тьфу, чтоб вас черти задавили! — неизвестно кому послал я ругательство.
Но вот, дрожавшими от волнения и злости руками, я разодрал бок саквояжа, разодрал и найденную там коробку с пистонами… Беру пистон, взвожу курок, начинаю пистон надевать, — не идет, не ладится, наконец падает из рук… Опять ныряю под навес, беру несколько пистонов…
После неимоверных усилий, наконец, пистон надет. Прицеливаюсь… Спускаю курок… Раздается выстрел… Пуля перед самым медведем, как раз в половине его тела, делает рикошет в воде и с жалобным, пронзительным визгом летит через медведя…
Медведь сделал прыжок в сторону, остановился, поднялся на дыбы, оглянулся и начал фыркать, но так фыркать, что, несмотря на шум воды, сильно бьющей в этих местах о камни, его фырканье было нам слышно ясно.
Вдруг сзади моей лодки раздался второй выстрел… То стрелял И. В., пробуженный моим выстрелом. Сгоряча, однако, и он пустил пулю мимо. Медведь после второго выстрела дал тягу.
Соболька и Неумойка, бывшие на другом берегу реки на поисках (во все время нашего путешествия вверх собаки ни разу не брались в лодки и всегда бежали берегом, часто переплывая реку. На обратном пути, когда в двое суток мы проплывали пространство одиннадцатидневного подъема вверх, — собак сажали в лодки. — Прим. автора), явились на выстрелы, но как мы им ни ревели «У-у-ут!», они только озирались кругом и, ничего не видя, прыгали на одном месте.
Пристали мы к берегу, где был медведь. Накликали собак, зарядили ружья. Собаки переплыли речку и, напавши на след, пошли гнать с лаем, но недолго. В полуверсте была старица — прежнее русло Улса — через которую перебрался медведь. Тут собаки скололись и дальше не пошли.
Заслуженная критика
Делать нечего. Мы воротились на берег, развели костер и, так как был двенадцатый час, решили варить обед. Никогда не забуду я последовавшего затем ворчанья Устина… Он ругался, не переставая: то ругнет медведя гнусом окаящим; то ругнет кого-нибудь из рабочих ни за что, ни про что, то облает собак, которым доставалось больше всех.
Но мы с И. В. ясно понимали, что вся эта ругань относится единственно к нам. Наконец, Устин ударил собаку. И. В. начал его упрекать за это, не называя, впрочем, на этот раз ни аспидом, ни старым хрычом, — но чаша терпения старика переполнилась и злость на нас вылилась неудержимым потоком.
— Да ты что, И. В., суешься в чужое дело? Собака моя, — хочу бью, не хочу — не бью. Ты бы лучше ружье-то свое поправил, а то ишь оно у тебя, окаящее, как врет, да мимо несет… А еще говоришь, что сто рублев заплатил… Дубина, а не ружье!.. Я такую дубину и даром бы не взял и рук бы об нее не марал… Тоже — лесники!..
Мы были уничтожены. Никакой прокурор не мог бы составить нам более беспощадного обвинительного акта!
— Ну, дедушка, полно ворчать!.. Давай лучше выпьем с горя… — нашел И. В. выход из затруднительного положения.
— И впрямь, — с такими лесниками одно горе… — ответил Устин и, отвернувшись в сторону от нас, стал глядеть на верхушки леса.
Мы переглянулись с И. В. и у каждого из нас выражалось во взгляде сильнейшее желание как-нибудь этого аспида задобрить.
— Да ведь ты, Устинушка, сам-то виноват больше нас… Ты отчего же не стрелял? Ведь «турка»-то была у тебя в руках… — проговорил я, стараясь придать самый обидный тон своему голосу.
— В руках!.. — передразнил меня злобно Устин, растянув нараспев мое последнее слово, —Как не в руках!.. Да только я — не как вы… Свистать в воздухе не люблю… А чтобы не свистать, нужно было выйти на берег, да ладом пристроиться, да тогда уж и пальнуть… А то — в лодке! Один — бац, сгоряча, другой — бац, спросонок… Пошли свистать!.. Поди, сколько лесу-то пулями попортили…
— Ну, ладно, Устинушка! Плюнь ты на это дело. Пойдем лучше выпьем.
Помирились. Долго после этого И. В. в разговорах с Устином не употреблял слов: «аспид» и «старый хрыч». Смирился.
Неприкосновенные богатства
Часа через полтора мы опять подымались вверх по бушующему Улсу. Наконец, добрались мы и до места. Первым делом устроили стан, для чего ободрали штук десять берез, и из бересты сделали крышу. Бересту клали на решетник, сделанный из тонкой ели и одним концом вбитой в землю, а другим положенной на толстую перекладину, укрепленную на двух столбах. Перед станом развели добрый костер и стали раскладываться.
Устроившись поудобнее, пошли осматривать местность — сухой лог, с целью определить, где и как бить шурфы. Назначили место для шуршов, раздали рабочим инструменты для работы и приступили к устройству вашгерта (устройства для промывки золотоносных песков. — Прим. редакции). К вечеру вашгерт был готов и мы, распределив рабочих по шурфам, легли и богатырски уснули.
На утро встали в пять часов. Рабочие позавтракали, мы чаю напились; после этого все помолились Богу, обращаясь на восток, и пошли на работу. Заложили первую линию шурфов. Место было сухое, значит, работа предстояла легкая и потому мы условились поочередно быть при работах. Кто не дежурил на работах, тот отправлялся на охоту.
П. Белдыцкий, 1884 г.
