С левой стороны течения Улса террасами возвышался Кваркуш, отрог Урала. Летом на Кваркуше собирается много оленей и лосей; тут же являются и медведи, вероятно, для охоты за ними. Поэтому летом на Кваркуше охота бывает лучше, чем во всяком другом месте Урала. Этим мы воспользовались и, не далее, как на третий день после прибытия на место, я и Устин отправились в горы.
ПРОДОЛЖЕНИЕ. ПРЕДЫДУЩУЮ ЧАСТЬ РАССКАЗА МОЖНО ПОСМОТРЕТЬ ПО ЭТОЙ ССЫЛКЕ.
Вышли утром 11 июня. Идти было страшно тяжело: чаща, валежник, жара, комары и пауты, овод, утомляли страшно. Но вот дошли до равнин. Равнины эти, на верху Квартуша, простираются на десятки и сотни верст, и покрыты роскошной травой (пырей), доходящей до груди рослого человека.
Взглянувши на эти равнины, тянущиеся на далекие пространства, покрытые роскошной питательной травой, я, невольно задумался: видно слишком велика и богата наша Русь, если такие богатства, какие представляет собой это место, остаются неприкосновенными. Ведь здесь можно накосить сена для лошадей всей русской армии на год!
А если бы кто вздумал завести здесь скотоводство… Боже мой! Какое раздолье скоту и какие блестящие барыши инициатору!.. Любую степь, равнину разделить пополам, одну скосить и сохранить сено на длинную зиму, другую отдать под пастбище. Не нужно ни овса, ни соломы, которую заменит сено… Только и надо что немного каменной ископаемой соли — и коровы и лошади будут здесь жить и плодиться лучше, чем во всякой другой местности, лучше, чем всякие лоси и олени…
«Да, мы богаты, — думалось мне дальше, — но в тоже время мы бедны. Мы богаты пространством и дарами природы, но бедны духом, энергией, делом!.. Неужели немец, француз, англичанин или американец оставили бы такой благодатный уголок земли без дела? Ни на минуту…». И жалко, и больно мне стало за апатичного, лишенного предприимчивости россиянина.
Редкий казус
На этих равнинах изредка бывают мокрые, ржавые болота, солончаки; в них есть немного соли, почему вблизи таких солончаков живут лоси, иногда олени. Вишерцы возле таких мест иногда сидят вечером и ночью, караулят лосей и оленей, стреляя их на расстоянии 10–20 шагов. Возле этих же мест, также вечером и ночью караулит лося и медведь.
Один вишерец рассказывал мне следующий случай, бывший с ним на Кваркуше, несколько лет тому назад. «Сижу я, — говорил вишерец, — у солончака и поджидаю это сохатого зверя (лося вишерец называет зверем, а иногда и сохатым. — Прим. автора). Днем я видел двух быков на россыпи (осыпавшаяся каменная скала. — Прим. автора). Комары меня жучат — просто смерть!..
Хотел было уже совсем бросить и идти на стан, да оглянулся — и вижу: здоровенный бык идет с левой стороны. Я дождался, подпустил поближе и стрельнул. Возле меня был камень, за которым я и сидел; камень был дюжий, длины эдак около сажени (свыше двух метров. — Прим. редакции). Как я стрельнул-то, с той стороны камня вдруг выскочил большущий мидмидь, зарявкал, благим матом и пошел задувать прямо в солончак. Я так напужался, что сразу-то забыл и посмотреть, что сталось с зверем. Опамятовался, — гляжу: зверь лежит, да задними ногами чуточку подрыгивает.
Вылез я из-за камня, осмотрел место, где мишка был; вижу — кровь… «Что за диво?» — думаю себе. Иду дальше… Смотрю — все кровь. Прошел я этак шагов сотню. Гляжу — мидмидь растянулся на солончаке и не шевелится. Зарядил я наскоро «турку», подошел поближе, сложился — и пальнул. Мидмидь не шевельнулся… Подхожу вплоть. Гляжу — мертвый… Это он, значит, от мыту (поноса) околел. Дюже стало быть перепужался, сердечный, выстрела моего!.. Только как это он подкрался под камень, что я не мог его видеть — и досель не знаю»…
За оленями
На равнине было тихо. Солнце палило страшно, но хуже всего нам доставалось от паутов: они целыми тучами носились по равнине. Вдали, у подножия одной осыпавшейся скалы, мы заметили оленей — матку с теленком, и решили скрадывать. Устин пошел в обход, а я прямо.
Не прошел я и половины пути, как вправо от меня, шагах в 600, раздался выстрел. Скрадываемые нами олени, которые все время были у меня в виду, быстро понеслись в гору. Выстрел сделан был Устином, что было очевидно, так как кроме нас на этой равнине никого не было. «По чему же пальнул Устин?» — недоумевал я, и чтоб рассеять недоумение, пошел на выстрел.
Сделав шагов 200, я увидал двух оленей, несшихся прямо против меня. Я мигом пригнулся в высокой траве и с замирающим сердцем следил за тем, что будут дальше делать эти красавцы. Вот оба они на всем скаку, как точно по команде, остановились, быстро, всем телом, описали полукруг и, повернув головы в сторону Устина, стали, подняв уши, во что-то всматриваться.
Шагов 100, не более, разделяло нас. Я несколько раз подымал ружье, желая выстрелить, но каждый раз опять опускал его, удерживая бьющееся сердце, которое, казалось, хотело выскочить из груди. Раза два у меня темнело в глазах; я боялся обморока. Минуты две олени постояли, не шевелясь, как изваянные, и вдруг, так же моментально описав всем телом вновь полукруг, они ударились прямо на меня…
Сердце у меня замерло, в глазах побежали радужные круги. Я ясно сознавал, что весь дрожу, как осиновый лист, но превозмочь волнение не мог. Вот уже ясно и отчетливо слышался топот бегущих оленей: нас разделяли 10–15 шагов. В это мгновение, совсем неожиданно, лихорадка моя внезапно прекратилась, и я совершенно овладел собой.
Вполне спокойно, твердой рукой, я поднял ружье и взял на прицел заднего оленя… Грянул выстрел — и олень исчез в траве, товарищ же его помчался с удвоенной быстротой, что не помешало мне и ему послать заряд вдогонку. Бегом бросился я к тому месту, где упал первый олень. Он еще жил, хотя подняться уж не мог.
Вздрогнув при моем приближении, он, видимо, собирался встать, но силы изменяли ему, и он тогда взглянул на меня… Никогда не забуду я этого взгляда!.. В черных блестящих красивых глазах животного дрожала слеза… Мне казалось в них была просьба о пощаде… Я не мог вынести этого скорбного, молящего взгляда и отвернулся…
Другого оленя не было видно. Когда я, через несколько минут, решился взглянуть на свою жертву, — она лежала уже без признаков жизни… Далеко высунутый язык крепко был стиснут зубами; в открытых еще глазах не было блеска: они были мутны и тусклы, и ясно показывали, что существо, несколько минут тому назад бывшее полно жизни, теперь превратилось в труп. Брр!.. На душе стало скверно…
Подошел Устин и приятно осклабился, увидав убитого оленя. Положив «турку» на землю, он перевернул оленя на другой бок, приподнял ему зад, нагнулся.
— Матерый бык… А недалече должно убег после ядра-то… Добро попал!.. Ну, а другой?
П. Белдыцкий, 1884 г.
