О том, что некоторые глухари иногда вместо своей известной песни издают короткие гортанные утробные звуки, я тогда не знал. За эту особенность птиц называют «молчунами». Звук получается двойной, низкий и грубый, будто кто-то поперхнулся. Если попытаться описать его буквами алфавита, то выйдет что-то вроде «к» — «г». Потом пауза секунд 5-10 и опять этот звук. Странно раздается в утренней тишине весеннего леса голос глухаря — «к» — «г». Громко и никак не похоже на обычные лесные звуки…
Понимание без слов
В старенький покосившийся деревенский дом мы вернулись поздно после вечерней вальдшнепиной тяги. Часы показывали уже половину одиннадцатого.
Мы — это я и мой охотничий наставник и хороший товарищ Александр, а в жизни просто Саня или Шурик. Для старых друзей такое обращение не выглядит фамильярностью, а служит отражением ситуации или настроения. Нам для понимания друг друга уже практически не нужны слова — достаточно интонаций.
— Ну, Сааааня! — укоризненно растягивая «а», ору я, когда надо поспешить, а неторопливый и обстоятельный Шурик вечно копается и ищет вчерашний день в виде ключей от дома или еще чего…
Напарник без лишних слов уже понимает, чего от него хотят, и недовольно ворчит:
— Ну вот чего ты вечно куда-то спешишь? Успеем! Ягдташ мой не видел?
— Да в машине, небось, твой ягдташ. Со вчерашнего дня и не вынимали вроде ничего… — это я понижаю голос, нехотя мирясь с бесполезностью попыток ускорить сборы.
— Ладно, поехали — тут же успокаивается Шурик. — Не гони только…
Вечером в избушке
Несмотря на «заветное» место и мелкий моросящий дождь, тяга оказалась ниже средней. Да и стрельба что у меня, что у Шурика явно не задалась. Мы вернулись мокрые и продрогшие, и теперь надо растопить печь, развесить одежду, приготовить ужин. А на завтра с егерем оговорено посещение мною глухариного тока. Это означало, что на сон останется не больше пары часов.
Все неудачи вечерки постепенно затмились теплом потрескивающих в печке дров, суетой приготовления ужина, а главное — предвкушением завтрашнего похода на ток:
— Шури-и-ик! Кушать будешь? — весело ставя на стол дымящуюся сковородку, спрашиваю я.
— Не-не-не-не! Не откажусь! — подхватывает настроение Шурик и тут же дает команду. — Ермак! «Даун!» .
Это Саня в прихожей (по совместительству кухне) дрессирует третьего участника охоты — белого, в черную крапину английского сеттера. Я терпеливо жду Шурика, так как знаю, что он сам не сядет за стол, пока не покормит своего любимца, интеллигентного кобеля, никак не желающего ложиться мокрым на холодный пол и только на полусогнутых дрожащих ногах изображающего исполнение команды «Даун!»…
— Ладно, «тейк»! — сжаливается над собакой (а может, и надо мной?) друг и, наконец, появляется в толстенном проеме низенькой двери.
Разговоры за ужином
Садимся за стол. Печка тихо гудит, отодвигая холодный воздух подальше, к строганным вручную и посеревшим от времени бревнам стен. На столе — жареная картошка, соленые огурчики, котлеты, приготовленные еще в Москве заботливыми руками Сашкиной жены. Висящая над столом лампа, вкрученная прямо в патрон (без излишеств в виде люстры), добавляет теплого света в наш маленький оазис уюта.
— Ну, с полем! — традиционный тост свидетельствует о единственном добытом на сегодня шляпнике.
Ермак уже расправился со своей пайкой и теперь скребется в дверь то ли от холода, то ли в надежде урвать кусок с хозяйского стола, то ли из боязни пропустить что-нибудь важное в наших разговорах.
С молчаливого согласия Шурика пускаю собаку в избу. Ермак, покрутившись по комнате в поисках слабого звена, кладет морду мне на колени. Брыли расползаются, и от них через влажные охотничьи штаны быстро проникает тепло. Ермак приподнимает вверх брови, но смотрит не прямо в глаза, а чуть вбок, в сторону стола, и так жалостливо, что кусок в горле застревает.
— Ай-я-яй-я-яй-я-яй!.. Место! — укоризненно нагибается к собаке Шурик, и Ермак виновато плетется к своему лежаку, но не укладывается, а, повертевшись, с грохотом падает, не умея по-другому высказать свое разочарование…
За ужином и обсуждением прошедшей охоты рассказываю Сане, что шляпник летел не на дистанции выстрела и в этот раз пернатого удалось подманить, подкинув вверх вязаную шапку. Шурик недоверчиво косится.
Странно, ведь он опытный охотник, но почему-то таким приемом никогда не пользовался. А ведь в Тверской области птицу именно за эту особенность шляпником и называют! Шурик сетует, что основной пролет вальдшнепа уже прошел и остался только местный, да и ветер слишком сильный.
Уже двенадцать. Все, скорей спать! «Как же я в два встану-то?» — уже под согретым спальником мелькает последняя мысль…
Тяжелое утро
Через пару часов звонит сотовый телефон. В этих угодьях мобильник используется только как будильник и больше ни на что не годен. Скорее не усилием воли, а из страха опоздать на глухариную охоту прогоняю мысль «полежать ну еще минуточку» и встаю сразу. Тяжко. Организм явно считает, что с ним обошлись несправедливо. Но охота — пуще неволи, и это обстоятельство сильно помогает перебороть недовольство тела.
Все приготовлено с вечера. Чашка кофе с молоком вприкуску с сахаром в сочетании с предвкушением похода на глухариный ток окончательно прогоняют сон. Ермак лениво вышел узнать, отчего сыр-бор, но, быстро поняв, что его не возьмут, опять грохнул костями.
Документы, ружье, пяток «двойки», пара пулевых патронов для успокоения (мишка-то уже встал и голодный бродит), нож, фонарик… Ах, да… чуть не забыл теплый и непромокаемый «коврик», на котором сидеть!
До тока провожает егерь — такие правила. На классический подслух в этих местах уже давно не ходят. Все тока известны и заботливо охраняются егерями. На некоторые из года в год прекращают водить вообще, чтобы совсем не беспокоить редкую птицу. Глухари на всех этих токах есть всегда, и нет никакого смысла лишний раз пугать их вечером.
По еле заметной, порою кажется звериной, тропе егерь идет ходко. Я за ним еле поспеваю, хоть и лет на десять моложе его. Тропа пересекает поднявшуюся, и не без помощи бобров, весеннюю топь. Тут главное — не оступиться и не залить подтянутые донельзя болотники. Выручает кем-то давно оставленный длинный шест. Фонарик можно направлять только под ноги, а на подходе к току свет отключается совсем.
— Ну, дальше сам! — шепотом говорит егерь после часового перехода.
Как легко ни одевайся, все равно с непривычки взмокнешь, а как только остановишься — мелкая дрожь тут как тут! Как будто она за тобой всю дорогу бежала! Надеваю взятый с собой свитер — немного получше. Неподвижно стоять приходится долго, и «колотун» все равно пробирает. Хотя трясет, может, уже не от холода, а от того состояния, которое называется словом «охота».
В напряженном ожидании
Все, я на току! Глаза уже почти привыкли обходиться без фонарика, правда, не дальше вытянутой руки. Пока есть время, стараюсь, не споткнувшись, обходя сырые места и не наступив на предательскую ветку, пройти в середину тока, отыскать валежину и сесть на нее. Светлый мох неплохо помогает. Все… сел. Вроде не нашумел.
Полчетвертого. До первых признаков пробуждения леса еще минут 30. Шевелиться уже нельзя. Теперь мое оружие — слух. От вчерашнего ветра и дождика не осталось и следа. От тишины в голове стоит звон, а по всему телу бьет «колотун», периодически прерываемый напряжением слуха.
Время как будто остановилось, испытывая выдержку. Тишина такая, что звук чудом всю зиму продержавшегося и сейчас вдруг оторвавшегося и падающего сухого листа заставляет вздрогнуть. Все замерло перед таинством пробуждения природы. И я слился и с тишиной, и с лесом, и со всеми его обитателями. Чувствую, что тоже стал частью этого мира, как и все вокруг меня.
Чтобы лучше слышать, периодически непроизвольно надолго задерживаю собственное дыхание. Но вот! Вроде есть?! Или показалось? Тишина… Вот опять… На грани слуха. Мерещится что ли? И вдруг с того же направления, но уже довольно отчетливо: «Тэк». Похоже, повернулся в мою сторону… И опять еле-еле…
Далеко. Нет, еще время есть, 5-10 минут подожду, может, распоется кто поближе, а то, пока к тому добежишь, половину тока распугаешь. И правда, с другой стороны вдруг достаточно отчетливо доносится: «Тэк». «Тэк… тэк». И заточил!
Кроны сосен начинают проявляться на фоне чуть посветлевшего неба. Жду, пока перерывы между песнями будут короче. Проходит еще минут 5-10. Захоркал вальдшнеп. Все, пора!
Осторожное приближение
Первые шаги нарушают уже ставшую привычной тишину леса и пугают самого себя: что ж так громко-то?! Также всех распугаешь! Но, понимая, что в точении глухарь не слышит, заставляю себя идти дальше.
Дрожа от адреналина, с долгими остановками, по два шага осторожно двигаюсь к глухарю. Стараюсь каждый раз на всякий случай занимать устойчивую позицию. Не тороплюсь, потому что ток не голый, как на болоте, а в хорошем светлом бору с небольшим подлеском. Здесь проще спрятаться, если не успею подойти к глухарю до начала рассвета.
Довольно быстро видимость улучшается. Только-только начинают щебетать мелкие птички. Но мне они уже не помешают. Я подошел довольно близко и уже отчетливо слышу странную, магическую любовную песню неистово токующего глухаря! Осталось разглядеть его в густой кроне. Глухарь вовсю растоковался и теперь поет почти без перерыва.
И вдруг… с той стороны раздается звук какого-то движения, и пернатый певец замолкает! Услышать он меня точно не мог. Неужели увидел? Смесь досады и надежды «бродит» в моей голове. Жду, замерев на месте. Стою хорошо, ровно и к тому же опираюсь на ружье. В таком положении можно оставаться довольно долго.
Идут томительные минуты. Тишина. Неужели подшумел? Вот позорище-то! Думаю, что глухарь меня заметил, но не в движении, а в виде изменения в «ландшафте». Иначе бы давно слетел. Знаю, что время работает не на меня, но продолжаю стоять и ждать. И надеяться.
Обидный приказ
Прошло минут 10, может, 15, как вдруг!.. Среди почти полной тишины отчетливо раздается короткое, резкое, громкое и какое-то утробное:
— ИДИ ОТСЮДА!
И через пять секунд опять повторяется эта команда. Холодный пот явственно выступил на лбу. Через мгновение испуг сменился гневом. Что за ерунда? Кто это приперся на ток, испортил всю глухариную охоту да еще гонит? И по какому праву?
Моему возмущению не было предела! А горечь от сорванной охоты просто переполняла! Я всматривался в еще темный лес, стараясь увидеть обидчика, но никого не заметил. А голос опять зазвучал да на весь ток:
— Иди отсюда!
И снова повторилась эта команда, отданная низким, хрипящим, грубым голосом, который звучал, словно как из утробы. Я стоял, ошарашенный бесцеремонностью незваного и невидимого посетителя тока! Когда «ИДИ ОТСЮДА» раздалось в пятый раз, меня осенило. Какой же я идиот! Это же «говорит» мой глухарь!!!!!
Ведь с момента перемолчки я, несмотря ни на что, по-прежнему стоял, как вкопанный! Глухарь за это время успокоился и просто пытается заново распеться! И это только в моем мозгу его близкое грубое бормотанье превратилось в «ИДИ ОТСЮДА!». И никого, кроме меня, естественно, на току и нет! Надежда на удачное продолжение охоты возродилась из праха, и на душе сразу полегчало. Фу ты, напасть, надо же такому почудиться!
Хороший трофей
Глухарь еще несколько раз попытался меня «прогнать», а потом распелся, как обычно! Уф, обошлось! Но где же он? Уже совсем светло, и идти дальше рискованно: глухарь хоть и не слышит, но видит теперь отлично. И, похоже, он где-то совсем рядом…
В конце концов глухарь выдал-таки себя движением. Он сидел ниже, чем я ожидал, почти в полдерева, на толстом и длинном сучке невысокой кряжистой сосны и совсем близко — всего метрах в 15. Его прикрывали от меня верхние ветки густого подлеска. А я-то высматривал его на макушках дальних сосен!..
На крыльце дома Шурик и Ермак встретили меня, как обычно:
— О-о-о! Ну, с полем! Поздравляю! Чего так долго? Ермак, Ермак, иди посмотри, какого глухаря Максимов принес!
Пес тыкается в птицу и ворошит носом перья.
— Так, так, нюхай, нюхай! Хороший глухарь? Хо-ро-ший! Молодец, Ермак, молодец!
Сергей Максимов, г. Москва
