Степана разбудили собаки, враз выскочившие из-под нар на улицу; через открытую дверь плотными волнами вкатился стылый воздух. Чуткую тишину нарушил хруст снега под лапами лаек. В зимовье стояла густая тьма, лишь маленькое оконце мутнело бельмоватым глазом призрачного не то слабого света, не то голубого тумана. В зимовье стоял терпкий запах древесного дыма, пота и псины. Промысловик любил и жалел своих четвероногих помощников. После того как перед Покровом одну из них задрал пришлый медведь, двух кобелей переселил под укрытие прочных стен избушки.
Засветил свечу. Зыбкий свет выхватил из тьмы прокопченные стены с узкими полками, заставленными банками, деревянными ящичками, коробочками и пузырьками. На стенах висели правилки, ножовка и шерстяная одежда. В левом углу стояла жестяная печь с кучей дров рядом, а над ней, на двух жердочках, подвешенных на проволоке к потолку, сушились суконные куртка, брюки и портянки.
Всунул ноги в валенки без голенищ, накинул на плечи старую куртку и вышел наружу. Сквозь черноту веток старых сосен проглядывала муть бледного неба с далекими звездами. Низкая луна освещала голубым светом темную тайгу. Снег на поляне серебрился голубым светом, воздух неподвижен и свеж. Вокруг тишина. Покой. Все такое родное и близкое.
Промышлял Степан в этой таежке более двадцати лет. Была она для него домом родным. Знал в ней каждую речку, поляну, излюбленные урочища всякого зверя; в любое время года шел именно туда, где больше всего дичи и легче всего ее добыть. В тайге он проводил большую часть своей сознательной жизни. Если на людях был застенчив и робок, то в тайге преображался: плечи расправлялись сами собой, глаза блестели, излучая радость и жажду жизни. Здесь он полновластный Хозяин, никто ему не указ. Да и много ли надо? Хариуса и ленка в хрустальных водах любимой речки столько, что ей деваться некуда: поставь ведро в воду — оно полнехонько рыбой набьется.
Степан вернулся в избушку, позавтракал, неспешно стал собираться. Решил сходить в верхнюю избушку, по пути проверить лабаз с мясом лося.
Дорога к зимовью
Из зимовья, приткнувшегося к скальному берегу Тампера среди высоких сосен и редких елей, вышел на каменистый отрог. В южной стороне тайга гигантскими языками врезалась в каменистые отроги нагорья. Солнечные лучи высвечивали невысокие скалы и терялись в туманной дымке многочисленных распадков. На север простиралась холмистая долина, изрезанная извилистой речкой и многочисленными ручьями. Под ногами — темнохвойная тайга с чернеющими куртинами кедрачей и причудливыми лентами островерхих елей; далее лес светлел сосновыми борами и старыми гарями, заросшими лиственным лесом, а еще дальше, за тонкой линией горизонта, красавица Лена несла свои чистые воды к холодному океану. Там, за рекой, родина Степана.
В кедраче царил сумрак, пахло смолой, свежим снегом, прелью кедровых шишек, выкопанных из-под снега белками и кедровками. Стволы кедров, толстые, шершавые, лишенные снизу веток, дружно тянулись вверх, и там, в вышине, ближе к животворному солнцу, выбрасывали мощные ветви с изумрудно-зеленой хвоей, стремясь всеми силами вырваться из тьмы на солнечный простор. Иссиня-белый снег в беличьих и соболиных следах, копанинах кедровок, бисере мышиных тропок.
Собаки были в поиске. Изредка какая-нибудь подбегала к нему и, определив направление движения хозяина, убегала прочь.
Кедры постепенно редели, уступая место медноствольным соснам. Тайга повеселела, стала ровней, чище. Степан, припадая на левую ногу, зорко глядел по сторонам. Отметил, что озимой шишки на перестойных и средневозрастных кедрах мало. Лишь на молодых деревьях на солнечных склонах распадков урожай кедровых орехов может быть хорошим. Все зависит от будущего лета: будет оно сухим — останется шишка, дождливым — опадет.
Вдоль ключа шел путик с ловушками на соболя. Съеденную мышами приманку Степан заменял свежей, принесенной с собой. Среди густого ельника с жердочки свешивался вниз головой темно-каштановый соболь, словно принюхивался к запахам матушки-земли. Его пышный мех ласкал взор и радовал душу промысловика.
К зимовью пришел в сумерках. Темнело медленно. В северном небе на западе долго стоит бледный свет над притихшим лесом; тайга с каждой минутой все глубже погружается в чернильную пучину ночи, темные кедры тянутся к стылому небу… Тишина. Лишь изредка раздается глухой звук треснувшего на морозе дерева.
Зимовье выстыло: земля под нарами затвердела, словно камень, остатки воды в ведре превратились в лед, стены набрали в себя зимний холод. Привычно Степан растопил жестяную печь, сходил на ключ по воду. Когда вернулся, от печки во все стороны растекались невидимые волны горячего воздуха, наполняя все живительным теплом.
Степан залез по приставной лестнице на небольшой лабаз; там же отпилил ножовкой от переднего стегна большой кусок мяса сохатого, потому что в Якутии мерзлое мясо не рубят — под ударом топора оно разлетается на мелкие куски, словно стекло.
В большую кастрюлю налил воды из ручья, положил в нее мясо и поставил варить. Варка охотничьей шурпы — дело долгое, а голод дает о себе знать. Промысловик в тайге обделен деликатесами и разнообразными приправами. От авитаминоза его спасает брусника, строганина из мяса и печени диких животных и рыбы. Для собак поставил на плиту ведерную кастрюлю с мороженым мясом, в котором преобладали субпродукты, кости, а также разрубленные на мелкие части тушки выпотрошенных соболей.
Степан устроил себе паужин: расколол обухом топора пару хариусов, сварил чай, принес сухари. Когда рыба чуть подтаяла, сочные куски посыпал солью, ел с сухарями, запивая горячим, крепким чаем.
Закипевшая вода приподняла крышку, выплеснула на раскаленную печь юшку, заполнив избушку ароматом вареного мяса. Собаки завозились под нарами и просительно заскулили. Быстрым движением бросил в бурлящую воду кусочек льда, мгновенно усмирив варево. Сдвинул кастрюлю на край печи.
Не теряя время даром, снял с соболя шкурку, обезжирил ее и оправил на деревянной правилке. Вымыл руки, засыпал в шурпу соль, макароны. Перед концом варки добавил три лавровых листа и несколько горошин черного перца.
В собачью кастрюлю насыпал, помешивая деревянной лопаточкой, серой муки. Варево моментально загустело и дошло до съедобной кондиции.
Все делал споро и основательно. Надел верхонки и вынес кастрюлю на мороз. Клубы пара окутали его и крутившихся рядом нетерпеливых собак.
К остывшему корму допустил собак. С жадностью они кинулись к кастрюле, стараясь в первую очередь выхватить кусок мяса побольше. Промышлял Степан с ними четыре года, со щенячьего возраста приучил не обижать друг друга. Крупные лайки светло-рыжего окраса прекрасно гнали соболя, держали лося, не раз спасали хозяина от медведя.
Покончив со всеми делами, Степан погасил керосиновую лампу. Избушка погрузилась в такую тьму, в которой не видно было вытянутой ладони. Тишина стояла над сибирской тайгой: над близкими и далекими хребтами, над необозримыми просторами в колеблющемся свете равнодушной луны.
Степан любил таинственную тишину таких ночей. Он был в таком возрасте, когда человек в равной степени смотрит в свое будущее и обращается к своему прошлому.
Сегодняшняя ночь навеяла приятные воспоминания о беззаботном детстве, мелькнувшем одним днем, и суровой юности.
Воспоминания Степана
Словно наяву увидел свою глухую таежную деревеньку.
Летом он пропадал на речке один-одинешенек — не любил шумных компаний горластых сверстников. Они мешали ему удить рыбу, а главное, сосредоточиться на понимании окружающего мира, такого интересного и непонятного. Любопытного мальца интересовало все. Своими «почему?» он замучил мать, вечно занятую заботами, как накормить огромную семью, где ребятня мал-мала меньше. Да и что она могла ему объяснить, неграмотная, забитая непосильным трудом женщина? Время бежало стремительно, как полая вода в Лене. Степан подрос, задаваемые им вопросы усложнились. Отец же всегда отмалчивался, да и дома бывал редко. Вечно пропадал в тайге. С самого раннего детства пришлось самостоятельно доходить до всего самому.
Вырос Степан крепким и работящим парнем, да вот только беда с ним приключилась. Ехал он однажды в осеннюю пору верхом на лошади, а та испугалась медведя и понеслась в чащу. Он упал, сломав левую ногу в голени и повредив коленный сустав. До Мхтуи было далеко. Бабка-повитуха Ефросинья замотала ногу между двумя дощечками, поила какими-то отварами, шепча только ей известные заговоры. Нога срослась, как на собаке, но стала намного короче правой и не гнулась в колене. С тех пор Степан при ходьбе раскачивался из стороны в сторону, словно гусак; когда с левой короткой ноги вставал на правую, то как бы увеличивался в росте, стараясь разглядеть, что там впереди.
Из Степана вышел хороший следопыт. В шестнадцать лет его приняли на работу кадровым охотником в Райпотребсоюз, а затем, когда организовался госпромхоз, перешел в него штатным охотником. Всегда перевыполнял плановые задания по добыче промысловых животных и другим работам, прописанным в наряд-задании. Тихий, спокойный, с застенчивой улыбкой на лице, он никому не отказывал в посильной помощи, когда его о чем-либо просили.
Вспомнилась первая жена — тихая, как и он, застенчивая женщина. Вообще, с женщинами он был робок и не смел. Даже чересчур. В те редкие дни, когда был в деревне, искал с ней встречи. Но, оставшись наедине, только молчал, не в силах сказать ни слова. Такое положение исправил младший брат, шустрый в женских делах; он сосватал обожаемую Степаном девушку. Первые годы жили дружно и счастливо, жена всеми силами стремилась удержать его около себя. Но он не мог жить без тайги, да и что он умел делать в деревне? Недобрые наушники советовали присматривать за женой. Но разве можно укараулить женщину, если в нее вселился бес? Она наподобие крепости, которую сдают сами защитники. Пришлось им расстаться, о чем он сожалел долго и мучительно.
Много лет он обходил женщин далеко стороной. Но года три назад сошелся с Валентиной — тихой и спокойной женщиной. Теперь они вместе с ее взрослым сыном живут в его деревянном доме. Должен же кто-то присматривать за его домом и немудреным имуществом.
Вещий сон
Незаметно уснул. Приснился ему страшный сон: на него бросился какой-то черный зверь размером с собаку; приблизившись, он превратился в большое страшилище с раскрытой пастью. Сколько ни силился Степан убежать от него — ничего не получалось. Ноги словно вросли в землю. Но все же успел выстрелить в упор и провалился куда-то вниз… Проснулся встревоженный. Пощупал — руки-ноги целы, обрадовался, что это только сон и уснул снова.
Утром вспомнился странный сон. Конечно, он и слыхом не слыхивал об интуиции, не верил в приметы, но что-то насторожило его. Собираясь проверить лабаз с мясом, наточил и так острый охотничий нож. Зачем-то почистил малокалиберную винтовку ТОЗ-17, передернул несколько раз затвором — не заедает.
Плачевное состояние лабаза, вернее останки его, привели Степана в уныние. Всюду, слегка припорошенные снегом, валялись жерди, темно-бурые клочья волоса, раздробленные кости сохатого и кучи медвежьего помета. Так уж устроен этот всеядный хищник — где кормится, там и справляет нужду, прямо в тот корм, который поедает.
Степану было ясно, как день: зверь сожрал взрослого быка, нагулял жира и залег где-то невдалеке в берлогу.
«Так, так, — почесывая небритую бороду, размышлял охотник. — Не время гоняться за зверем. Мяса запасено на всю зиму, хватит мне и собакам».
Решил, лучше соболь в руке, чем медведь в таежной глухомани; его еще надо отыскать, добыть и стаскать в поняге мясо от черта на куличках к зимовью. Да и тропить медведя с малокалиберной винтовкой не резон.
Степан внимательно осмотрелся. Что-то его встревожило. Но что?
Рядом не было собак, его верных и преданных помощников. Степан переступил с ноги на ногу и почувствовал на себе чей-то пристальный гнетущий взгляд. Какое-то нехорошее предчувствие заставило его резко повернуть голову назад — рядом, из-под темных ветвей ели, на него смотрел медведь. Его грязно-бурая шкура была в клочьях зеленого мха, лоскутах бурой хвои, комьях землистой, лесной подстилки и снежной измороси.
Схватка
Их взгляды встретились: медведь, словно замаскированный под лешего, тупо воспринимал происходящее; никак не мог почувствовать — кто потревожил его сон, кто стоит рядом с его кормом. Охотник не шевелился, сдерживал дыхание, только его сердце металось в груди с таким оглушительным стуком, что он удивлялся, как до сего времени его грохот не оглушил медведя. Степан понимал грозящую ему смертельную опасность. Стоял неудобно, повернув голову назад, отчего затекала поврежденная ранее нога, но он готов был стоять так сколько угодно времени, пока не прибегут собаки. Все надежды он возлагал на них и на Божью помощь. Возле Степана, между ним и зверем, поперек лежала толстая, сучковатая сосна, с бордовыми пежинами пожухлой хвои.
В немом оцепенении человек и зверь находились всего несколько секунд, но Степану они показались вечностью. Медведь медленно, как бы нехотя встал на ноги, приподняв вверх ветви ели, на него с легким шуршанием посыпался слюдянистый снег. Это был молодой самец средних размеров. Летом он не сумел нагулять достаточного жира для залегания в берлогу, но, отыскав лабаз с мясом, наел на даровых харчах предостаточно жира, которого хватало с легкостью перезимовать долгую якутскую зиму. Потянул носом, двигая черными ноздрями из стороны в сторону, приподнял на секунду голову вверх. В это короткое мгновенье, когда он выпал из поля зрения противника, охотник развернулся на сто восемьдесят градусов и изготовился к стрельбе.
Медведь уловил и запах ненавистного двуногого, и его разворот, и возможное посягательство на остатки мяса, которое, по законам сильного, принадлежало ему и только ему. Дикий зверь взорвался от неукротимой ярости, издав громкоголосый рев, ринулся на человека. В два прыжка достиг поваленной сосны и вздыбился перед охотником с широко раскрытой пастью, угрожающим звериным оскалом и широко расставленными когтистыми передними лапами. Степан еще заранее решил, что если представится возможность, то будет стрелять в шею — авось, повезет, и маленькая пулька угодит в щель между шейными позвонками. Он выцелил именно в узкую щель между нижней челюстью и мохнатой грудью.
Маленькая пуля комариным укусом прорвала горло, пищевод. Такая пуля для медведя — что для слона дробина. Зверь хрипло взревел, но всем телом обернулся назад. Сзади его гачи рвали подоспевшие собаки: клочья бурой шерсти летели в разные стороны, над тайгой неслась какофония звериного рева, пронзительный лай, визг, треск ломаемых веток.
Степан, воодушевленный появлением своих питомцев, воспользовался секундным замешательством медведя, который повернул голову в сторону собак, передернул затвор тозовки и выстрелил в шею, в место сочленения головы с первым шейным позвонком. От невыносимой боли медведь взревел белугой, тайга вздрогнула. Степан не успел в полной мере возрадоваться, как медведь развернулся и, не обращая внимания на собак, кинулся на него. Степан выхватил нож и откинул в сторону уже ненужную винтовку. В следующее мгновенье зверь зацепился задней лапой за поваленную сосну и рухнул всей массой на Степана, обдав его зловонием и брызгами крови…
Очнулся Степан сидящим на бурой спине, с напрочь отрезанной головой медведя, которую держал в левой руке. Бесстрастно светило холодное солнце, мягко нежился лес под его обманчивыми лучами, невозмутимо посвистывали синицы. Как хорош, как восхитителен был зимний солнечный день!
Геннадий Лапсин, г. Новосибирск
