Беседа с паном Яном Залонч всякий раз доставляла мне массу удовольствия. Несмотря на свой преклонный возраст — около 80 лет — пан Ян был еще бодрый старик, сохранивший изрядный запас энергии и юношеской подвижности и обладавший хорошей памятью, веселостью и юмором, который сплошь и рядом просвечивал в его рассказах.
Старый польский шляхтич увлекался воспоминаниями старины, и тогда, бывало, на долю нашего, более юного поколения, доставалось немало остроумных сравнений и замечаний, иногда и резких, но всегда справедливых и метких, и потому никому из нас не приходило в голову обидеться на милого и симпатичного пана Яна.
Охоту старик знал хорошо во всех ее видах, любил природу, был наблюдателен и видел, подмечал многое, скрытое от других. Квартира его состояла из пяти комнат, устроенных очень мило и уютно: гостиная, заставленная мягкой мебелью старинного типа, по своему убранству занимала, конечно, первое место после кабинета, в котором были сосредоточены все дорогие воспоминания: охотничьи трофеи, всевозможные сувениры, гравюры и портреты лучших писателей и деятелей Речи Посполитой, чучела птиц, шкуры животных, чубуки, ящики для сигар, рога оленей и лосей, а среди них выделялся громаднейших размеров турий рог, оправленный в серебро старинной работы. Этот рог составлял фамильную гордость и реликвию рода Залонч как подарок польского короля Владислава и передавался из рода в род, служа постоянным воспоминанием о прошедших временах. На стенах красовалось всевозможное оружие в виде кривых турецких сабель с дамасковыми клинками, толедских ножей, пистолетов, фузей, двухстволок кремневых, пистонных и современного типа; хорошенькая двухстволка Новотного с богатой насечкой замыкала шеренгу оружия, этот музей древностей, собираемый понемногу предками пана Яна, в особенности его отцом, который принимал еще участие в походе Наполеона в Египет, в Испанию, в европейских странствиях, в несчастной компании 1812 года, с которой вернулся живым, но калекой — с одной ногой; другая где-то «застряла» — не то на полях Бородина, не то в сраженьях под Малоярославцем…
К пану Яну часто собирались охотники и охотились с гончими. Все тянули жребий на места, причем разрешалось меняться местами, если бывали желающие. Свора гончих хозяина пользовалась в околотке славой. И не напрасной: она была хотя и разных кровей, но подобрана на славу всеми оттенками голосов. Старик Заграй был вожаком всей стаи, которая валилась на его голос и редко когда увлекалась случайно попадавшей другой дичью. Раз Заграй был впереди, то, значит, нечего было и думать увлекаться чем-либо иным, вались к нему — и конец. И собачки валились, наполняя весь лес дивными голосами, сначала как бы вразбродку, каждый пес сам по себе, а потом сливаясь в общий хор дивной капеллы. И музыка эта лилась со всевозможными переливами, оттенками то сердито, как бы урывками, выражая свое недоумение, то радостно, плавно, наполняя сердце охотника жгучим ощущением поскорее увидать зверя, и когда, наконец, зверь падал под метким выстрелом стрелка, то иногда к радостному чувству охотника присоединялось неудовольствие, что все кончено, что не услышишь уже этой дивной гармонии звуков, не уступающей лучшим оркестрам.
Неожиданная добыча
Лес, где мы охотились, частью принадлежал пану Яну, а частью к соседям его, и дичь попадалась разная: русак, конечно, преобладал, были и лисицы, козы, а иногда из казенных лесов заходили и кабаны. В 7 часов утра несколько пар саней стояло во дворе фольварка, и веселая наша компания во главе с паном Яном торопливо рассаживалась в санях.
Хозяин наш выглядел бодро. Малый морозец разрумянил его щеки. Усы непомерной длины свешивались на грудь, обремененные сосульками и инеем. Короткий полушубок ловко сидел на слегка сгорбленной спине старого ветерана; через плечо у него висела сумка с патронами и знаменитый турий рог; изящная двухстволка Новотного бережно помещалась между коленами, и весь вид пана Яна был явным контрастом с окружающими его охотниками, людьми сравнительно молодыми и одетыми без той изящной простоты, которая не всем дается, несмотря на все ухищрения портных. Собаки были раньше посланы, и мы расстояние в три версты сделали очень скоро.
Тянули жребий. Мне достался третий «номер», рядом со мной, правее должен был стать пан Ян, а левее — арендатор соседнего имения, некто Дзедушицкий, хороший охотник и стрелок. Всех нас собралось десять человек, и лазы были заняты все. Лесник еще утром говорил, что стайка коз лежит в болоте вблизи опушки леса. Предполагалось, что их мы захватим еще на лежке, и удача, казалось, была обеспечена, благо, все лазы были заняты, и им выхода иного не было. Мой «номер» был очень хорош, и я надеялся, что стрелять мне придется. Устроившись у толстой ели и срезав мешающие мне сучья, я замер на своем «номере». Но вот где-то далеко от меня послышался слабый лай… Замолкло… Вот еще немного… Еще и еще, и сразу весь лес наполнился чарующей прелестью звуков, которые росли вширь, выравнивались и полились стройной волной… Гон приближался к нам все ближе и ближе, и я ежеминутно ждал приближения зверя. Но что это? Удаляется от нас! Да, сомнения нет, зверь повернул обратно, и гон постепенно стал удаляться все дальше и дальше и, наконец, замер где-то в отдалении.
Я уселся на пеньке, закурил папиросу и, не выпуская ружья из рук, замечтался. Но чу — что-то треснуло впереди и несколько левее; звук был слабый, почти ничтожный, но все же ясно выделился среди общей тишины. На всякий случай я вставил приклад ружья в плечо и ждал… Секунда, две, три… На мушке обрисовалось что-то желтое, и я спустил курок. Смертельно раненая лиса в 50 шагах от меня, среди двух небольших елочек прощалась с этой жизнью. В уже потухающих глазах кумушки я прочел ненависть и как бы укор за отнятую жизнь, и мне стало не то совестно, не то жутко…
Сейчас же подошел ко мне пан Ян, поздравил с полем, и оба мы немало удивлялись, как это лиса попалась впросак.
Победная мелодия
Пан Ян уверил меня, что козы непременно вернутся, так как в той части леса, куда они повернули, рубился лес, дрова вывозились в город, и ход им был непременно обратный, чтобы перейти в казенный лес.
Да-да, не более как через час услышим собачек; пан Ян удалился на свое место, посоветовав быть начеку. Опытный охотник был прав: не прошло и 40 минут, как в отдалении послышался слабый звук гона, который все усиливался и приближался к нам.
С ружьем в руках я тихо стал, будучи почти уверен, что козы выйдут на меня. Резкий звук выстрела нарушил мое напряженное состояние, и вслед за этим собачий концерт стал понемногу затихать. Ко мне подошел Дзедушицкий, и мы направились в сторону выстрела, к хозяину охоты, возле которого лежал крупный козел.
Собаки тяжело водили боками и ждали обычной награды.
Пан Ян взялся за рог, чтобы объявить всему лесу о своей победе. Крепко охватив рог правой рукой и откинув корпус несколько назад, пан Ян заиграл. Из громадного отверстия турьего рога вырвался сильный басовый звук, нарушив лесную тишину, после чего замер. За ним, как бы вперегонку, полились следующие тоны, разрастаясь все более и более, переходя с низких нот на самые высокие, для того чтобы, в свою очередь, уступить место иным, более сильным, более энергичным… Пан Ян играл, и звуки неслись по лесу, проникая в чащи, в дебри, в овраги, во все заломы, изгибы леса, наполняя звуком каждое дерево, каждый куст и вселяя ужас в сердца зверей и птиц. Лицо старого «шляхцица» вздулось, покраснело, глаза как бы вылезали из своих мест, а рог все еще пел, все еще неслись чарующие звуки, разрастаясь вширь и вглубь, воспевая славу Господа Бога, преклоняясь перед могучей природой и восхваляя силу человека. Пан Ян опустил рог, но нам казалось, что он еще играет, и мы стояли в очаровании, прислушиваясь к отдаленным раскатам эхо… Это лес продолжал еще играть, воспроизводя дивную мелодию, отражаясь от гор, от величавых сосен и находя глубокий отклик в сердцах замерших в упоении охотников.
Группа охотников мало-помалу пришла в себя, и один дружный крик «Браво!» вырвался из нашей груди. Это была невольная дань артисту-виртуозу от людей, быть может, и не понимающих в классических творениях великих композиторов, но зато всеми фибрами своего сердца, своей души понимающих прелесть природы, прелесть леса со всеми его тайнами, живущих постоянно в деревне и не опошленных еще городской жизнью и прогрессом цивилизации. Пан Ян ничего не ответил на наш крик одобрения, он молчал, и несколько слез скатились по его щекам. Он встряхнул с себя невольную грусть, навеянную, быть может, воспоминаниями. Он пригласил нас закусить, и мы спешно отправились к месту привала, где нас ждал бигус и добрая чарка сливянки. После завтрака бросали еще несколько раз собачек, но кроме русаков ничего не попадалось, так что к вечеру вся наша дичь состояла из козла, лисицы и десяти зайцев. За ужином пан Ян развеселился и принялся угощать нас своими воспоминаниями, анекдотами из собственной жизни и разными эпизодами из охотничьего быта.
Уже поздно вечером я ехал к себе домой, а в ушах у меня еще играл турий рог… Никогда я не слышал такой игры и, надо полагать, не услышу. Такие артисты редко попадаются в наше время. Впрочем, в богатых охотах наших бар, быть может, и найдется нечто подобное…
С. А. Барановский, 1905 г.
