День за днем откладывалась наша поездка в Симанщину: то тому, то другому почему-нибудь было невозможно ехать, наконец, в первых числах ноября сладились. За мной заехал старый товарищ по охоте Петр Богданович М., заторопил по своему обыкновенно так, что я едва успел надеть охотничий костюм, и, конечно, мы приехали на железную дорогу за час до отхода поезда. Началось несноснейшее ожидание.
Минута за минутой тянулись невыносимо, а между тем товарищи понемногу собирались, и каждый считал обязанностью посмотреть на сидящих на платформе, в порядке сомкнутых гончих, окинуть глазом горизонт и потом сообщить радостное известие, что сыро, холодновато, — следовательно, погода обещает быть хорошей для охоты.
Но, так как всему на свете есть конец, наступил он и нашим ожиданиям. Прозвенел третий звонок, раздались свистки кондуктора и машиниста, и мы поехали. Вагон наш представлял собой оживленную и оригинальную картину.
Человек пять игроков, чтобы не терять «золотого времени», ухитрились начать игру, заменив стол подушкой; некоторые из охотников в разнообразных костюмах — от коротенькой дубленки до щегольского пальто на горностаях, — с ружьями в руках, стоя следили за ходом игры, а в других местах велись более или менее оживленные разговоры и охотничьи рассказы. Кроме охотников и игроков, в вагоне почти никого не было.
— Станция Рамзай! Поезд стоит четыре минуты.
Торопливо подошел я к вагону, где были наши собаки, и назвал одну из них по кличке. Страшный лай был ответом на знакомый голос. В это время около вагона первого класса стоял какой-то солидный господин в соболях и обратился ко мне:
— Скажите, пожалуйста, скоро ли кончится этот проклятый собачий концерт?!
— Успокойтесь. Мы едем только до следующей станции.
Свирепый господин молча полез в свой вагон…
Охотничьи рассказы
Свисток — и снова мчимся. По обе стороны дороги начали попадаться знакомые острова, окна заняли охотники.
— Отличный остров, — говорит полковник Т., всматриваясь в темные вершины деревьев с подседом и оврагами. — В прошлом году мы здесь нашли выводок лисиц.
— Божусь Богом, полковник, — замечает сладким тенором Петр Богданович, — Вы перепутали острова. Тот будет подальше, в котором Вы промазали по двум лисицам в одно поле. В этом же действительно была одна лиса, но она вышла на меня. Как сейчас помню: стоял я недалеко от пчельника. Знаете, где лисьи норы? Слышу: ведут жарко. А она, моя голубушка, стройная, красивая, и выкатила на полянку.
— Ну, что же-с?
— Дождик проклятый был тогда весь день, оттого и осеклось. До сих пор не могу вспомнить без досады.
— И Вы все-таки остаетесь сторонником ружей, заряжающихся с дула?
Начинается бесконечный спор.
— Да, господа, пришлось мне испытать сильное ощущение, — рассказывает в другом конце вагона князь К. про первую свою встречу с медведем. — Много уже лет назад тому это было в Тамбовской губернии Темниковском уезде; охотник я был молодой, но без прелюдии прямо перейду к делу. Было нас всего трое. Я с простым гладкоствольным ружьем Беккера, товарищ мой с штуцером да мужик Семен громадного роста с рогатиной, допотопной фузеей и парой собак.
Чем дальше подвигались мы гуськом по лесу, тем плотнее обступала нас чаща, разговоров мы не вели, да и не до разговору было, а у меня, признаться сказать, мурашки по спине бегали. Подошли мы к поляне, мужик поставил меня около высокой сосны, указал пальцем на трущобу и валежник, которые были передо мной, правей от меня поставил товарища со штуцером и ушел.
А день-то выдался серый, небо мутное, слезливое, не то туман, не то изморозь окутывали деревья; но дует ветер, зашумит в ветвях исполинских сосен, и, жалобно надрывая душу, заскрипит где-то вдалеке расщепленное дерево. Нахлынули на меня мысли одна другой грустнее. С поразительною быстротой и ясностью нарисовалась мне сцена прощанья с женой, как, провожая меня, сынишка Николя просил привезти ему зайчика. Жутко стало, господа!
Вдруг впереди раздались лай собак, крик, треск ломающихся ветвей, и на поляне передо мной явилась неуклюжая, серая фигура медведя. Как сию минуту, вижу я эти маленькие, злые глаза, устремленные прямо на меня.
Когда же я быстро прицелился, страху как не бывало. Приклад как бы прирос к плечу, дыхание замерло, и с каким-то особенным наслаждением нажал я спуск у курка. Глухо раздался выстрел, облако дыма закрыло от меня все, почти одновременно стукнул из штуцера товарищ, а когда рассеялся дым, то обозначилась неподвижная фигура зверя. Рогатины не потребовалось: он был убит наповал.
Доводилось мне после много раз бывать на медвежьих охотах, но или обстановка была другая, или явилась привычка… во всяком случае впечатления были уже далеко не те. А! Вот и Симанщина! Прощайте, господа, помяните меня при удачной охоте.
В ожидании рассвета
С обычным громом понесся вдаль поезд, оставя на платформе охотников, и все мы невольно проводили его, слушая порывистые вздохи паровика и следя глазами за клубами дыма, с силой вылетавшими из трубы. Было уже четыре часа пополудни, следовательно, время позаботиться о собаках: чисто ли приготовленное им помещение, и распорядиться о корме.
Через несколько времени кружок наш тесно сомкнулся около самовара, и началось чаепитие с шумной беседой, остротами, веселым смехом и предположениями насчет утренней охоты.
Незадолго до ужина вышел я посмотреть, нет ли какой перемены погоды, сделал несколько шагов по сырому песку дорожки бывшего цветника и остановился. Кругом царила невозмутимая тишина, светился огонек на станции, да кое-где на рельсах виднелись разноцветные фонари. В воздухе чувствовалась влажность, а над головой — лишь темный свод, ни звездочки на горизонте.
Прихотливое воображение мгновенно перенесло меня в ярко освещенный зал; аккомпанируемые роялем льются мягкие, роскошные звуки знакомого сопрано. Пропета обычная ария Grace из Роберта, другая — из Троватора, и раздалась русская, за сердце хватающая песня: «Ночи темные, осенние// Надоели, надоскучили…».
Эта ночь окружала меня теперь — и правда, что надоскучить истинному охотнику дожидаться рассвета, и чего, чего не передумает он за эту долгую ночь, опасаясь неблагоприятной перемены погоды.
Рано улеглись мы спать, и было еще темно, когда проснулись. Недолги сборы, когда с вечеру все готово. Начинать охоту решили с самого близкого места — всего в полуверсте от дома, и едва рассветало, как мы уже вышли со двора.
Погода была не такая, как накануне: ночью шел маленький дождь, к утру перестал, и начал подувать порывами ветер; на востоке протянулась белая полоса и понемногу занимала большее и большее пространство.
Любимый «хор»
У опушки леса сняли смычки с собак, и старая выжловка Говорушка тотчас же опустила вниз голову и начала взлаивать. Остальные собаки стали носиться на кругах, делая их шире и шире, взлаиванье выжловки становилось чаще, вот она повела, и тотчас же вздрогнул лес от дружного гона.
Страстный любитель гончих, я стоял на месте и жадно вслушивался в знакомые звуки любимого «хора»… и что за разнообразие выражений слышалось мне в них. То досаду, то злобу выражают басовые тоны, а то иногда они покроются тоскливыми, полными какого-то отчаяния плакучими голосами выжловок.
Взглянул я кругом себя: товарищей и след простыл; пошел и я то полянами, то довольно частым лесом и через несколько времени добрался до громадного оврага, покрытого частым лесом. На дне оврага рос камыш, и весело журчал, струясь по камушкам, крошечный ручей. Место показалось мне удобным, и я встал на обрывистом берегу, прислонясь к небольшому дубу.
Едва слышны были голоса гончих, и, судя по разным направлениям их, можно было догадаться, что зверь ходит на кругах. Вдруг на другой стороне оврага показалась фигура лисицы; осторожно, прижимаясь к земле, она как бы проползала между деревьями, добралась до глубокой рытвины и скрылась в ней.
Раздался гон сильнее, но, как ни смотрел я усиленно, лисица не показывалась. Вдруг колыхнулись верхушки камыша в овраге, и через прогалину, как птица, пролетала опять в трущобу плутовка. Взглянул я вправо по тому направлению, куда скрылась она, и обмер от ужаса!..
В самой средине оврага на чистом месте у ручья стоял, как монумент, полковник и курил неизменную крученку-папиросу, пыхтя огромными клубами дыма, как локомотив. Я понял, что все потеряно. И действительно, гончие как гнали по ручью, добрались до того места, где я в последний раз видел лисицу, круто повернули в гору и, растянувшись в нитку, вывели частым лесом и травой на другую сторону оврага.
— Прошла, должно быть! — флегматично крикнул Т.
— Должно быть, что прошла! — отвечал я ему.
Довольно долго спустя после нашего разговора вдали раздались выстрел и звук рога; двинулись и мы неторопливо по этому направлению. Чтобы не огорчать моего доброго товарища, я скрыл про свое короткое знакомство с «покойницей».
Смертельная игра с зайцами
На пути попалось нам сухое болото с большими кочками, обросшими травой, и лишь только взошли мы в него, как явились и наши собаки. Одна из них сунулась в кочку, залилась отчаянным лаем и помчалась поляной. К ней подвалили еще несколько собак, но только молча и озабоченно сновали в разных направлениях.
Сконфуженная зачинщица вернулась в болото к той же кочке и едва сделала один шаг, как цвелый беляк замелькал по траве прямо в ноги полковнику. Из правого ствола… промах, из левого — заяц свернулся.
После того начался однообразный гон по белякам; собаки то сколятся и смолкнут, потому что заяц затаивался в кусте, то неистово зальются по зрячему. В особенности мастера на штуки прибылые белячишки.
Прогремит выстрел, и как-то не интересуешься узнать — удачный или нет, а слушаешь только вновь начавшийся гон и ждешь, что вот-вот под ближним кустом вырастет с настороженными ушами заяц и терпеливо дождется своей смерти.
Когда мы вышли на конец острова, то результат охоты заключался в восьми зайцах и лисе. На небольшой поляне, где стояли наши лошади в длинных роспусках, управляемые местным крестьянином, раскинули ковер и уселись закусывать разнообразной провизией. Отвернут стаканчик от щегольской фляжки Петра Богдановича, и покрякивали потребители после хорошего глотка.
Погода же окончательно испортилась. Северо-восточный ветер разыгрывался не на шутку, грозя перейти в бурю, гнал он беловатые облака; стало холодно, и даже изредка кружились в воздухе первый снежинки. Остров, к которому переехали после закуски, был довольно большой, его пересекали два оврага, опушку составляли редкие, очень высокие деревья, а потом опять пошло писать разное дровяное чернолесье.
Стая заработала безукоризненно, но охота уже не клеилась. Стоишь в отличном месте, слышишь как будто близкий гон, а через несколько минут только ветер шумит, и собаки пропали со слуха.
Превратности Фортуны
От крайней скуки я решился оставить свое место и пошел назад к лошадям. Между редачами на самой опушке увидел я Петра Богдановича; сидел он на толстом обрубке дерева и чуть ли не перешептывался с заветной флягой. Глянул, поднял ружье, быстро прицелился, выстрелил и крикнул:
— Дошла!..
Оказывается, что матерая лисица шла редачами прямехонько к нему и убита в нескольких шагах.
— Пала! — картинно выразился старый охотник, с особенной торжественностью показывая мне лису, а улыбка выдавала его волнение.
Невольное чувство зависти шевельнулось у меня в сердце; как хотите, проходить в хороших местах всю охоту «попом» не совсем приятно. С горя ушел я снова в глубину леса, добрался до гончих, становился в лучших местах, но злая судьба, как нарочно, заставила меня быть лишь в качестве свидетеля победоносных выстрелов товарищей. Темнело на небе, когда мы понемногу сходились, чтобы ехать домой.
Зайцев убито было девять и одна лисица, тоже старая, полковником убита была на огромной поляне и без всяких мер предосторожности со стороны охотника.
— Это доказывает только, что в бурю нет правильной охоты, — сказал я С-ву, тоже во всю охоту ни разу не выстрелившему из ружья.
— А помните Священное Писание?
— Что же?
— Скрыл от разумных и премудрых и открыл младенцам!!!
Мы расхохотались, и больше всех смеялись счастливцы.
Д.Ф., Саранский уезд, 1882 год
