Деревня Чамбасово расположена на красивом озере длиною версты в 3 и шириною саженей в 200. В полуверсте от деревни озеро сообщается с pекой Пьяной узким ручьем, на котором устроена водяная мельница. В 50-х годах все тальниковые поросли по Пьянским заливным лугам были густы и непролазны, и острова на озере покрыты ольховою зарослью и окаймлены густыми камышами.
Богатые угодья
Бесчисленные выводки уток копошились у островов и в заливах озера, а в довольно обширном острове, состоящем из кочкарника, поросшего тальником и затопляемым весенним разливом Пьяны, выводились и журавли.
Три сосновые рощи находились вблизи Чамбасова. Из них две были очень зайчистые места, хотя и требовавшие для охоты добычливой значительных стай гончих. Пойменные места тоже изобиловали зайцами в заморозки и, окруженные обширными, ровными, чистыми лугами, представляли для травли такие удобства, какие редко можно встретить.
Остров, где весной селились журавли, а осенью беляки, носил название Сирипухи и издавна пользовался известностью у пьянских псовых охотников: князя Льва Андреевича Гагарина, Петра Алексеевича Кондратьева и Остафьевых. В Сирипухе было не более 50 десятин (около 54,5 гектара. — Прим. редакции), но, пока лист не облетал и трава не была подбита скотом, остров этот был труден для гоньбы от сплошных кочек и непролазного чапыжника (частого кустарника. — Прим. редакции) и в половине сентября задавал работ и хорошей стае.
Вслед за ним вдоль Пьяны тянулось несколько небольших островов, а против чамбасовского бора — в полуверсте от него — по широкой луговой равнине раскинуто было более десятка сухих и очень плотных болот величиной от одной и двух десятин. В заморозки в каждом болоте мы постоянно находили одного или двух зайцев.
Чамбасовский дедай говорил, что князь Гагарин и Остафьевы никогда не успевали в один день брать все эти пойменные места, а их, кроме болот, всего было четыре острова, — так много приходилось травить, и так скоро собаки выбивались из сил. Из одной Сирипухи травливали по 60-80 зайцев.
На другом, нагорном, берегу Пьяны у самой реки ютилась маленькая деревушка Селищи, окруженная со всех сторон лесом. С одной стороны деревни часть леса отделялась пашней, и казалось, выходил настоящий отъемник (лес среди поля. — Прим. редакции), но так как лес соединялся с садиками крестьян и доходил до самых изб, то нередко, пока на перемычке усердно травили, старые беляки отправлялись по садам и огородам и даже улицей в большой лес, густой стеной охвативший Селищи.
Недалеко от этой деревеньки были еще три острова, небольших, но тоже очень зайчистых. Затем на нескольку верст в обе стороны от Селищ по нагорной стороне Пьяны тянулись сплошные леса шириной версты в три (3,2 километра. — Прим. редакции), и отъемные места начинались только за деревней Горками у сел Суральева и Кетроси.
Через Пьяну всегда приходилось переправляться в брод. В мое время места у Чамбасова и Селищ невозможно было взять все в два поля, а в 30-х и 40-х годах охотники посвящали им целую неделю.
Я уже сказал, что тут не было моста через Пьяну, и настоящих, годных для тележного переезда бродов было только два, а потому случалось, что за отдаленностью этих бродов от того места, где по ходу охоты было бы всего удобнее переехать, мы переправлялись таким бродом, который был удобен только для русского неразборчивого пешехода и даже для верхового был затруднителен. Тут редко обходилось без приключений.
Неугомонный старик
В том же году, как я познакомился с П.А. Кондратьевым, однажды в конце октября поздно вернулся я с охоты и, откормив собак с фонарем, пробирался с Владимиром дорожкой через сад, как позади нас из темноты раздались чьи-то возгласы, и фигура Чамбасовского дедая смутно выделилась из мрака осеннего вечера, и старик неожиданно очутился около нас.
— Упарился-таки я, — с трудом переводя дух, заговорил дедай,— задувал прямика (шел напрямую. — Прим. редакции), полами; торопился к тебе, болезный! Послал меня Петр Алексеевич за тобой. Он у нас стоит. Зовет поохотиться. Зайцев… омут!
— Дело! Когда же ехать?
— Завтра поедем. Завтра у Петра Алексеевича дневка. Мы охотились в Полянах да в Алтышеве. Я бы тебе давно повестил (сообщил. — Прим. редакции), да знал, что тебя дома нет и вернешься разве что сегодня. Ну вот, видишь, и потрафил (угодил. — Прим. редакции)!
— Молодец, старина! — отвечал я. — А и чудак же ты великий. Отмериваешь на старых ногах 12 верст (12,8 километра. — Прим. редакции), чем бы сесть на лошадь, или из детей кого-нибудь послать!
— Ну вот еще посылать, — весело возразил дедай. — Да я к охотнику-дружку и 40 верст не поскучаю отмахать, а на коне я ездок плохой. Поохотились мы, болезный, в Полянах куда как гоже, только вот в нахлопку (охотники хлопками арапника поднимают зверя. — Прим. редакции) поблизости от садов русаков провожать начали. Один плут так и от Цыгана с Арапом отбился, — ни разу и не сугнали. Да собак замаяли, я уж баил (говорил. — Прим. редакции) Петру Алексеевичу, а он все тростит (упрямо твердит. — Прим. редакции), что, видно, попал лихой. И впрямь накатились же на зайчину! Всей охотой жарили мы его. Подняли в овраге, и пошел он стегать… и пошел! Петр Алексеевич кричит: «Цыган! Арап! Батюшки, постарайтесь!». Нет, косой ушел в Поляны в сады!
— Ну уж, батюшки, постарайтесь, кричал, конечно, ты, не Кондратьев, -заметил я. — Ну так завтра в поход, а теперь тебе следует хватить стакан настойки!
— О, болезный ты мой! Спасибо за любовь!
Блистательная травля
Охотились мы с Кондратьевым первый день отлично. Нужно заметить, что он был любитель собак сильных, а его старый борзятник Громов, как и мой Петр Иванов, уважал старинных псовых и постоянно роптал на свою почти хортую (гладкошерстную. — Прим. редакции) свору.
Охота шла особенно весело, потому что беляки зацвели (началась линька. — Прим. редакции) и бежали будко. В бору пробыли мы долго и затравили более 60 зайцев. Петр Иванов и Громов на поляне второчили (взяли в качестве трофеев. — Прим. редакции) 19 беляков. Потом по болотам мы еще взяли зайцев 20 и на ночлег вернулись в Чамбасово.
На другой день охота началась блистательно. Зайцы буквально посыпали… успевай только травить! Свор 15 обставило пойменное место Сирипуху.
Перемычка от бора была занята 8 борзятниками — и пошла такая потеха, что дедай от избытка восторга и усердия в крике упал на луг и, лежа на животе, задыхающимся голосом ухал, но уже ничего не разбирал в травлях, так как почти все своры одновременно заловили чалых (серых с примесью другого цвета. — Прим. редакции), зачистившихся беляков, а в то же время еще многие зайцы бежали все лугом и уходили без травли.
Самая оживленная картина представлялась глазам каждого из охотников, когда он на время переставал травить, несколько успокаивался и делался способным наблюдать. Вот черные кобели Кондратьева спешно догоняют садкого (резвого. — Прим. редакции) зайца, беляк семенит белыми ножками и мелькает, как сорока. Собаки разъезжаются в лугу, а Петр Алексеевич азартно кричит и скачет, как юноша.
Еще дальше чья-то свора проворно подцепила зайца и вертит правилами, придавливая его. Вот Удар (кличка пса. — Прим. редакции) Петра Иванова злыми ногами прискакал к беляку и дал ему такого треуха, что тот турманом отлетел в сторону, и его придавила, кажется, собака Громова, потому что, несмотря на отдалениe стариков, в тихом и жидком осеннем воздухе хорошо слышно заявление Громова:
— Моя поймала!
И еще явственнее гремят в ответ непечатные изречения Петра Иванова. Старики постоянно травили вместе, ссорились при каждой травле, но находили несомненное удовольствие даже в этих несерьезных ссорах, которыми они, как мне кажется, даже забавлялись отчасти. Оба почти одних лет и одинаковых размеров… роста и атлетического сложения. Разнились старики только тем, что Громов был массивнее, как-то рыхлее и по характеру мягче, уступчивее Петра Иванова.
Часа два продолжалась эта горячая травля, зайцев 30 уже висело в тороках, как вдруг почти вся стая выкатила в луга за матерым, почти цвелым беляком и понеслась за ним к Пьяне. Случилось как-то, что никто из борзятников не успел перехватить и остановить гончих, которые, заливаясь по зрячему, не слушали крика скакавшего за ними подъездного.
Курьез на переправе
Беляк добежал до реки и, как многие бывалые пьянские зайцы, нимало не задумываясь, прыгнул в воду и поплыл на другую сторону — все это на глазах оравшей стаи, которая, конечно, бросилась за ним в реку. Нам, стоявшим к бору с другой стороны острова, не было видно всего этого, но мы слышали отчаянный гон, вопли охотников, затем тишину и, наконец, снова голоса гончих, но, увы, уже по ту сторону Пьяны, в сплошном угоре (высоком и крутом берегу реки. — Прим. редакции) в несколько тысяч десятин.
Собрались все охотники на берегу Пьяны и выслушивали предложение дедая перебраться не совсем удобным, но близким бродом. Громов в это время приносил мне жалобу на Петра Иванова.
— Зайцев отбивает ваш старичишка, моя хоть и лядащая (слабая, тощая. — Прим. редакции) собачонка, и полумертвого подобрала, а все же она поймала, а он второчил (забрал себе трофей. — Прим. редакции)!
— А ты, старый облом, лучше уж помалчивай, а то утоплю в Пьяне, — отвечал, посмеиваясь, Петр Иванов. — Брод не больно способный, а лошадь у тебя — корова.
— Лошадь у меня добрая, — возражал Громов, — смирная, не егоза, а выдюжит против двух торопыг. Меня повозить тоже чего-нибудь да стоит.
— Ну это пускай правда, — насмешливо согласился мой старик. — Ты омет (большая куча соломы. — Прим. редакции) хороший, а расторопности все же нет у твоего коня. Такой же толстый кряж, как и ты.
Между тем доезжачие и подъездные, оставив своих лошадей у борзятников, уже переехали реку на лодках. Я знал брод, рекомендуемый дедаем. Петр Иванов выкупался в нем в октябре. И только его железная натура могла вынести без последствий холодную ванну, после которой он еще часа четыре ездил, травил и неподвижно стоял на лазу… весь мокрый. Конечно, он выпил тройную порцию, но все-таки сильно прозяб.
Переезд был особенно неудобен по своей крутоберегости, и охотники подзадумались, подъехав к броду.
— Валяй, ребята, за мной, я уж купался тут, ничего, вода чистая! — и с этими словами Петр Иванов смело толкнул лошадь с крутого берега.
За ним последовали все псовые охотники, только приятель его Громов остался позади и, видимо, колебался, когда Петр Иванов крикнул ему:
— Что, горе-богатырь, это, видно, не по лугам ездить? Ну раскачивай своего быка, не бойся, не утонешь, а разве только покупаешься!
Громов с тяжелым конем своим решительно бухнул в Пьяну, но неудачно, лошадь завалилась на бок и выкупавшегося с головой Громова насилу вытащил дедай, следовавший в арьергарде и совершенно хладнокровно бродивший по пояс в воде.
Мокрому и мрачному Громову отдано было приказание возвратиться на квартиру безопасным объездом, чтобы обогреться и обсушиться, но он неохотно повиновался и, только чтобы избежать назойливых насмешек Петра Иванова, с грустью потрусил в Чамбасово.
В заразистом угоре, куда сорвались гончие, зайцев было гибель, и мы долго провозились, пока, наконец, сбили и собрали разгорячившихся гонцов. Затравить пришлось немного, только шумовой волк неожиданно прокатил одной перемычкой, но борзые не успели и догнать его.
Вот был случай
Вечером в Чамбасове за чаем Кондратьев послал за Громовым, чтобы в виде предохранительного от простуды напоить старика чаем с ромом, а я вызвал Петра Иванова, чтобы угостить его пуншем. Два ветерана, выпив чашек по 15, пустились в нескончаемые рассказы о старинных охотах.
Громов относился с некоторым презрением к чистопсовым собакам своего барина, все ставил ему в пример собак Краснопольского, хотя и соглашался, что кобели барской своры Цыган и Арап с хорошей силой и надежные ловцы, но, как и Петр Иванов, все настаивал на несравненном молодечестве прежних псовых.
Поддерживаемый моим энергичным стариком, Громов рассказал, как однажды у многих борзятников Краснопольского стал отделываться русак, забрал, наконец, волю… и оторвался.
— А возле барина стоял чужой пеший охотник с полукрымочкой, так махонькая сучонка, ладненькая, да больно плюгавая — и сучонка эта так и ходит на дыбках, видит травлю. «Что не пускаешь?» — спрашивает Краснопольский охотника. «Коли милости Вашей в угоду, так я спущу», — отвечает охотник. Сбросил сучонку.
— Что же Вы думаете, сударь? — обратился Громов ко мне, так как Кондратьев почти не слушал, видимо, не раз уже слышанный им рассказ. — Ведь приспела собачонка-то? Вон из-за всех да и начала угонять русака… и поймала-таки, не отделался! «Хорошо скачет твоя сучка, — сказал охотнику Краснопольский, — да не барская собака, голая тютька (щенок. — Прим. редакции)!». Так вот как старинные господа судили о собаках, а Вы, батюшка Петр Алексеевич, не слушаете меня, старика!
Еще денек поохотились мы с П.А. Кондратьевым около деревни Селищи и много погубили заячьих душ. Собирался было я проводить его до Еделевских островов, да повернуло на холод, заковало, замотрошил снежок — и мы расстались.
Н. П. Ермолов, 1881 г.
