Костер ярко горел, на таганку кипел большой котел ухи. Три мужика, вольготно развалившись вокруг него, вели обычные охотничьи да рыбацкие беседы, вспоминали разные интересные случаи и рассказывали каверзные истории.
Студенты из Кирова
— Было это лет пятнадцать назад, — начал Михаил Иванович. — Вы, однако, оба бывали в моей центральной избе и в бане там парились? Вот о той бане и история. В тот год прислали в госпромхоз двух студентов-охотоведов из Кирова на производственную практику. Вызывает меня директор:
— Вот, — говорит, — познакомься с вятскими богатырями, четвертый курс кончили. До января они в твоем распоряжении, научишь их кулемки рубить, капканы ставить, а осенью с собаками походите. Одну я тебе дам, да у тебя две рабочих, вот вам на троих и хватит.
— Ладно, — отвечаю, — надо — значит надо, мне без разницы, кого натаскивать: своих молодых или вятских. Только просьба у меня к ребятам будет: на центральной избушке, что в вершине Северной, где площадка вертолетная, баню бы срубить. Она там как раз у места будет. Во-первых, соседские охотники раз-два за сезон приходят, а пот в избушке-то не отмоешь, баня есть баня. Во-вторых, выходят многие через Северную, тоже попариться не мешает. Ну и, в-третьих, и самим раз в неделю очиститься от шлаков не хило. Вы, ребята, — спрашиваю, — избушку под баню сумеете срубить?
— Какой разговор, срубим, баня в тайге — дело доброе, лишь бы времени хватило.
Короче, забросили ребят на Северную в середине сентября, а меня перед самым промыслом в октябре уже. Осень в тот год выдалась затяжная: октябрь, а снег кое-где только лежит.
Издалека я свою площадку заметил, кричу вертолетчику, показываю: мол, садись, прилетели. А сам избушку глазами ищу. Избушку-то сходу засек, а бани рядом вроде бы нет, а должна быть. Ладно. Сели нормально, я шмотки выбросил, собак из люка выпустил и помахал вертолетчику руками (он мотор не выключал). Только вертолет поднялся, тут и ребята вятские подоспели. Перетаскали мои вещи, собак привязали как положено, и я спрашиваю:
— Где же баня обещанная, почему не срубили?
— Срубить-то, — отвечают, — срубили, да сложить не сложили, дожди замучили, через день да каждый день. Мох высушить не можем. На болоте вон вешала даже сделали, мох на жерди развешали, все ждем, когда подсохнет. Самое малое три дня на просушку надо, а тут никак не выходит. Только подсыхать станет, опять дождем замочит, что ты сделаешь?
Сообразил я, что ребята не в курсе, и спрашиваю:
— Что, разве в избушке нельзя подсушить, изба большая, печка хорошая, чем не место для сушки?
— Пробовали — места мало, сутки сушили, всего на ряд один хватило. И потом спать совершенно невозможно: сырость, духота, пот градом, одежду хоть выжимай. Вот и решили погоды ждать, а что сделаешь?
— Мох, — говорю, — мужики, не сушат, а мочат, пора бы знать, все-таки четвертый курс, не первый же. Так, сейчас десять часов утра, к вечеру сложим, потолок засыплем и мыться-париться будем, успеем. И мох с вешалов таскать не надо, его рядом хватает.
Поход за водой
Сложили мы быстро, часа за три, на потолок немного больше время ушло да на завалинки, а крышу крыть не стали. Затопили баню засветло, как раз снежок первый повалил. Пока ужин варил себе, собакам, веников с пихтового лапника навязали, и баня наша истопилась. Паримся, стало быть, кряхтим, запах в бане пихтовый, аж дух захватывает. Два раза выскакивали, снегом обтирались, красота. Ребята хоть не сибиряки, а парятся крепко. Одно я в тот раз не предусмотрел — тару под холодную воду взять забыл. Кроме ведра, ничего не было, да тазик один на троих. Короче, кончилась у нас холодная вода. Юра, не долго думая, хватает ведро: сейчас, говорит, я махом принесу. И выскочил, даже сапоги не надел, голяком побежал. А речка метрах в ста, если не больше от бани. Я еще крикнул, чтобы фуфайку накинул да фонарик взял. Куда там — даже и слушать не стал, помчался как угорелый. Мы с Мишкой по третьему разу париться залезли. Попарились, слезли, а Юрка как в воду канул. Посылаю Михаила. Оделся он, сапоги обул, фонарик взял и пошел. Ведро, говорю ему, в избушке возьмешь собачье, да нотацию Юрке прочитай; сидит, наверное, чай пьет, про нас забыл. Принес Миша воды, домылись мы и пошли ужинать, а водоноса так и нет.
— Где же он голый бегает? Блудить здесь, вроде, негде, захочешь — не заплутаешь, — у Мишки спрашиваю.
— Юра найдет где. Дома, в Кировской области, частенько на лосей ездили, почти каждый раз искать его приходилось. Так мы его одного потом и не отпускали…
— Ты бы, Миша, вышел да из ружья пострелял, услышать должен, в каменку дров подложи. Придет — попарится, простуда не возьмет.
Пошел Михаил, а я сижу, думаю, а сам уже обуваюсь, искать-то все равно надо, замерзнет же. Пострелял Миша, дров подложил, костер запалил, заходит. Надо, говорит, что-то думать, не дожидаясь утра: на дворе минус двенадцать по нашему градуснику, к утру из Юрки строганина получится.
— А что думать, я уже все обдумал. Эти места я как свои пять пальцев знаю, и в темноте не заблужусь. Давай ружье, фонарик, пойду искать. А ты в избушке оставайся, а то потом обоих искать придется. Мне тогда охотовед за вас голову оторвет и в тюрьму посадит.
Только это я на улицу вышел, слышу, собаки залаяли. Сразу понял, что на человека. В избушку пошел, Мишку обрадовать. Нашлась потеря, говорю, идет где-то, собаки слышат уже. Ты на всякий случай выйди покричи, а то проскочит. Сижу, не раздеваясь, жду, сейчас, сам себе думаю, отматерю как подобает. Минут через десять заваливают оба студента моих. Мишка хохочет, за живот поймался, а Юра серьезный такой, не улыбнется, с ведром в руках стоит. Как взглянул я на него, сам не удержался. Мы хохочем с Мишкой, вроде на радостях, а он стоит — ни слова, не верит, что в родную избушку попал. Голову снежная шапка комом облепила, тело все красными рубцами исполосовано, в руке ведро. И густой шугой со снегом покрыто. Вроде бы и смеяться неудобно, а как взглянем на него, так тошнехонько становится, удержаться не можем. Наконец, язык у нашего водоноса развязался:
— Еще, — спрашивает, — воды надо?
Тут Мишка вовсе на нары упал и катается, остановиться не может.
— А что вы смеетесь, я ходил-то не больше десяти минут, ну, проскочил баню, темнота же, да еще снег повалил…
Нюх как у собаки
— Хорошо мы в ту осень поохотились, — продолжал после перекура Михаил Иванович. — Пока с собаками ходили, тот Юрка еще не раз блудил. Ну, а как на лыжи встали, он с лыжни не сходил, все в норме стало. Веселые, скажу вам, ребята были. Вечера зимой длинные, сами знаете: сидишь и не замечаешь, как они проходят. Я пушниной занимаюсь (им редко доверял), они себе да собакам варят, анекдоты травят, случаи разные охотничьи рассказывают, не переслушаешь. Сначала все пытались меня на голый крючок поймать, короче, лапшу на уши повесить. Но мы же не из тех, кто в соломе пищит. Слушаю, прикидываюсь дурачком, как бы верю, а сам все думаю, как бы их проучить.
Ладно, удобный случай подвернется, в долгу не останусь. Перестанете над стариком смеяться.
И вот такой случай появился, да еще не один, а два в один день. Идем это мы втроем по путику, кулемы рубим. Я проушины, они — все остальное. Снег уже оглубел, собак в избушке оставляли. Путик я по лесоустроительному визиру гнал, он прорублен, протесан, далеко видать, прямой, как карандаш. Я впереди, ребята за мной. И вот заметил я метров за 80 бельчонка: через визир перебежала и на кедр заскочила. Они, вижу, ее не узрели. Садимся, говорю, ребята, отдохнем, покурим, колодина больно удобная подвернулась. Сидим, курим, разговариваем. Я им вскользь про друга кержака рассказал, дескать, нюх у него звериный был, сохатого метров за двести чуял. У меня, говорю, тоже неплохой, но до него далеко. Смеются мужики, не верят. Я молчу, сижу так это спокойно. Покурили, дальше пошли. Не доходя метров сорок до того кедра, останавливаюсь, значит, и давай принюхиваться. Ну-ка, говорю, ребята, вроде бельчонком напахнуло. У вас-то глаза повострее. Они смеются, а сами смотрят. А я потихоньку двигаюсь вперед, подвожу их к белке. Сам все принюхиваюсь, вожу по воздуху носом. И надо же, стали к этому месту подходить, белка та кедровую шишку уронила. Тут ее Юрка и засек. Стрелили мы ее, пошли дальше. Проходим с километр. В сторонке от путика хороший островок кедрача я знал. Всегда там глухари водились. Решил я еще рискнуть. Проходите, говорю, ребята вперед, а я отойду, глухаря стрельну — и опять носом заводил. И тут мне повезло. Только отошел, капалуху увидел: сидит на кедре, хвою щиплет. Добыл ее, догоняю ребят, небрежно отдаю Михаилу: брось в рюкзак, вечером похлебку варить будем. А они и глазам своим не верят. Сами перешептываются:
— Да, с таким-то нюхом можно охотиться, и собаки не надо.
После этого они мне больше заливать и не пытались. Вот и вся история с вятской баней. Однако засиделись мы, уже поздно, давай укладываться спать, завтра рано вставать…
Борис Завацкий, Красноярский край
